Говорят, что самая прочная память у нас на запахи. Пожалуй, в этом что-то есть… Вот запах горящей бумаги, смешанный с застоявшимся банным духом сырости, будит во мне неприятные воспоминания. Лет этак в 12 я с каким-то остервенением порвала и затем сожгла дотла в банной печке письмо, которое прислал мальчик, влюбившийся в меня в пионерлагере. Почему, я до сих пор плохо понимаю… Мальчик был вполне приличный и симпатичный, и письмо было невинное. Из него я запомнила только что-то о цветах, которые стоят на окне и просятся ко мне. Но я почувствовала такое гигантское отвращение, вплоть до тошноты, что захотелось уничтожить, испепелить все, что связано с этим мальчиком. Кажется, его звали Саша. Да, точно, Саша Сазонов. Наверное, это было на уровне физиологии, подсознания…
Запахи… Звуки… Раннее утро. Белесый туман стелется по улице, состоящей из одноэтажных деревянных домов за высокими дощатыми заборами с глухими воротами, выкрашенными зеленой масляной краской. Это самый старый район разрастающегося большого города. Он, как бедный родственник, приютился среди окруживших его новых высоток. При каждом из старинных домов был небольшой участок земли с огородиком, где на миниатюрных грядках с огромной любовью и трепетом выращивалась всевозможная зелень, и убогими сарайчиками, забитыми всяким «доисторическим» хламом.
В таком доме жила бабушка Шура, родная сестра моей бабушки. Каждое лето мы по нескольку дней гостили у нее, и в мою память так впечаталась эта трогательная атмосфера, что, выйдя ранним туманным утром на улицу любого города, где мне приходилось бывать в своей жизни, вдохнув запах теплого политого асфальта и услышав шорох метлы дворника, я вспоминаю то время. Огородик, сарай с сундуком, в котором хранились дореволюционные яловые сапоги давным-давно умершего свояка бабушки Шуры Пимена Романыча, и… стоявшее в доме черное лакированное пианино с золотой надписью «Красный Октябрь».
Пианино принадлежало сыну бабушки Шуры Сережке, который, обладая большим музыкальным талантом, так и не окончил фрунзенскую консерваторию, а пошел лабать по ресторанам, где, как и многие горе-музыканты, спился, попал в дурную компанию и загремел в тюрьму не то за драку, не то за мелкую кражу. А инструмент стоял, дожидаясь его, накрытый белым чехлом и ревностно охраняемый матерью…
Я с трепетом открывала крышку, вдыхала горьковатый запах старого дерева, лака и чего-то еще загадочного и незнакомого, прикасалась к прохладным гладким цвета слоновой кости клавишам… Пианино отвечало мне чистыми громкими звуками. И в моей головке не укладывалось, как можно запомнить последовательность нажатия клавиш при игре на инструменте. В каком бы порядке я их ни нажимала, получалась какофония. Однако поупражняться вдоволь мне не давали. Бабушка Шура строго пресекала мои занятия музыкой под предлогом того, что я расстрою пианино.
В другой комнатке бабушкиного дома был еще один ужасно притягательный для меня уголок. Там стоял старинный комод, на котором были выставлены разные баночки и флакончики с косметикой и парфюмерией, принадлежавшие бабушкиной дочери, то есть моей двоюродной тетке моднице Татьяне. Поскольку моя мама, живя в деревне, мало пользовалась косметикой, у меня изобилие теткиных баночек вызывало жгучее любопытство. Я разбирала надписи на них, нюхала чудесные неземные ароматы, пробовала мазать все на себя. Там даже была палетка с профессиональным театральным гримом. Не знаю, для чего Татьяна его использовала, но до сих пор помню цвета этих штучек и их гладкую плотную консистенцию при намазывании пальцем на лицо.
Сама Татьяна, полненькая яркая жизнерадостная девушка, прибегала с работы и начинала наряжаться на свидание, на ходу подшучивая надо мной. Голос у нее был очень звучный, глубокий. Она великолепно пела, аккомпанируя себе на пианино, вальс-бостон… Эта замечательная тетушка была моей любимицей и очень крепко помогла мне потом при поступлении в университет, который сама когда-то с блеском окончила. Это она приучила меня к изысканным красивым вещам, привила мне вкус и стиль. «Ах ты, редиска!» – говорит она мне, если я долго не звоню. И такой теплотой веет от этого обращения, что я вновь чувствую себя маленькой любознательной девочкой из деревни, тайком открывающей тюбики с косметикой…
А из деревенской жизни за мной тянется по жизни будоражащий запах сырых дров ранней весной. Он будет посильнее любого энергетического коктейля! Мартовская капель… Подтаивающий днем снег за ночь покрывается хрусткой корочкой… Воздух становится таким прозрачным, что за линией степного горизонта начинают проступать вершины далеких гор. Воробьи устраивают целые бои за найденные крошки и выглядят радостно-возбужденными, дерзкими, как мальчишки на переменке. И дрова… Точнее, их заготовка.
Привезенные в самые сильные февральские морозы из леса стволы берез и сосен отец бензопилой распиливал на ровненькие чурки, которые мы потом перетаскивали в ограду, где он их колол на дрова. Этот запах коры, неповторимой свежести с горчинкой всегда вызывал у меня светлую радость в душе. Тело становилось невесомым, хотелось пить этот воздух, напоенный весной и деревом, хотелось взлететь в голубое прозрачное небо и парить над землей! И теперь весной, как только где-то повеет запахом свежеколотых дров, душу захлестывает волна радости, дошедшая из детства.
Счастливейшее воспоминание – пробивающийся сквозь утренний сладкий сон запах свежей выпечки… Этот сумасшедший вкусный дух хлеба, сдобы поднимал с кровати и гнал на кухню, где в русской печи румянились караваи хлеба и сдоба, а маленькая сухонькая бабушка, как чертенок, сновала вокруг печи. Я садилась на стульчик в уголке и в полудреме ждала, когда бабушка даст пирожок с пылу с жару, румяный, с масляными боками. Обжигаясь и жмурясь от наслаждения, я уминала бабушкины пирожки с черемухой, облепихой, брусникой, заготовленными летом. А на улице трещал мороз… Дальше – ни с чем не сравнимый запах и вкус свежевыпеченного хлеба с хрустящей корочкой, еще горячего… И с холодным молоком…
Давно уже нет бабушки, но доносящийся из какой-нибудь пекарни хлебный дух вызывает блаженную улыбку на лице. И так тепло на душе!
Из детства же идут воспоминания о жизни у большой реки… Как только где-то почувствую запах речной сырости, тины, рыбы, услышу плеск воды о борт лодки или причала, мгновенно переношусь в свое босоногое детство у реки. Купание жарким летом в холодной воде могучей Оби, рыбалка на удочку, катание на лодке и романтические встречи на берегу у причала – уже в юности… И пусть это длится всего мгновение, но эмоции настолько сильны, что как будто я побывала там, далеко, за 30 лет отсюда…
Вот так и путешествую во времени с помощью запахов, вновь и вновь переживая, казалось бы, забытые ощущения…
Ольга СЕРЕЖКИНА.
