НЕ УГАДАЛ
Это была моя первая настоящая, т.е. почти недельная, командировка, причем в глубь Горного Алтая, в Улаганский район. Может быть, поэтому она запомнилась.
В Улагане секретарь парткома колхоза объясняет мне, как проехать на две лучшие чабанские стоянки:
– По столбам электролинии, все время по столбам. Лошадь дам. Управишься с ней?
Я вспоминаю нашу с Володей Воронковым поездку в Караган, уверенно киваю:
– Конечно.
Выходим с секретарем на улицу. У правления привязан конь. Без телеги. Верховой. А верхом я не ездил ни разу. Положение хуже губернаторского.
Секретарь видит мое смущение и, пряча улыбку, говорит:
– Может, не поедешь сегодня? А завтра я тебе найду попутчика.
– Поеду.
– Ну смотри! Конь смирный, – успокаивает меня секретарь. – Значит, все время по столбам.
И вот я еду по главной улице Улагана. Коняга, как мне кажется, все время забирает вправо. Легонько тяну за левый конец повода, конь послушно поворачивает и начинает поперек пересекать улицу. Дергаю за правый конец – конь послушно топает направо и готов уже сойти в придорожную канаву. Шевелю левым, и история повторяется. Встречные девчушки-алтайки, как ни крепились из деликатности, прыскают в ладони со смеху.
***
На стоянке чабан угощает меня чаем. Чай какой-то мутный. Вспоминаю, как студентом в общежитии в комнате монголов хватанул прямо из носика чайника жирного холодного чая и меня чуть не вырвало, и отказываюсь.
За неспешной беседой чабан еще несколько раз предлагает чай. Вижу, что начинает обижаться. Была не была – отхлебываю. Чай не жирный. Со вторым глотком понимаю, что даже вкусный. А после стакана – что и питательный.
Оказывается, что чай – с талканом, то есть с мукой из жареного ячменя.
***
Молодой алтаец, которого зовут почему-то Исааком (потом я узнал, что в здешних местах до революции были православные монастырь и миссия), берется проводить меня на соседнюю стоянку.
Подъезжаем. Нужная нам стоянка – на пригорке. Исаак пришпоривает своего коня, я – своего. Бедная животина начинает хрипеть, сипеть и задыхаться. «Запалю коня», – думаю со страхом и натягиваю повод. Возвращается ускакавший вперед Исаак.
– Что случилось?
– Конь хрипит. Боюсь, помрет.
– Не помрет, – смеется Исаак и хлещет моего бедолагу плеткой.
Росинант, как мне кажется, из последних сил рвется вперед. А проводник уже на пригорке. Крутнувшись на коне и увидев, что я худо-бедно еду, он исчезает из виду.
На случай падения коня вынимаю ноги из стремян, еще какое-то время еду и, наконец, слезаю на землю и иду пешком. Так и подхожу к стоянке, ведя коня в поводу. И тут понимаю свою ошибку. На меня с лаем накатывается свора собак. Залезть в седло я уже не успеваю.
Выручил Исаак, который, намереваясь сразу же вернуться домой, оставался в седле. Подскакав, он плеткой и криком разогнал собак.
ДЕТСКИЙ МАТ
Из Улагана мне надо попасть в Балыктуюль. На улице, ведущей в нужную мне сторону, стоит грузовик.
– Вы не в Балыктуюль едете? – обращаюсь к шоферу.
– Туда.
– Подвезете?
– Спроси у начальника.
– А где он?
– В избе.
Захожу. За столом – большая компания, выпивают.
Начальник-алтаец оказывается строгим. Допросив меня (кто, куда, зачем?), он проверяет мои документы и, удовлетворенный, говорит:
– Садись.
Мне наливают.
До вечера мы побывали еще в нескольких избах, и везде были застолья. Начальник (потом я узнал, что он – председатель Балыктуюльского сельсовета) не отпускал меня от себя ни на шаг и везде с гордостью представлял:
– Корреспондент из «Звезды Алтая», едет со мной.
За околицу мы выбрались уже в темноте. Председатель, конечно, ехал в кабине, в кузове было еще с десяток пассажиров. Некоторые из них даже не вылезали из него во время наших застолий, терпеливо дожидаясь, пока мы нагостимся.
Сколько мы проехали, не знаю, только машина вдруг вильнула, накренилась, едва не опрокинувшись, и заглохла. Было слышно, как в наступившей тишине председатель в кабине яростно материт шофера. Наконец, облегчив душу, он встал на подножку и что-то крикнул нам по-алтайски. Народ полез из кузова, я – тоже. Шофер, навалившись на руль, спал как убитый. Конечно, он был пьян. И где только успел?
В село мы пришли ночью. По пути заглянули на электростанцию, председатель по инерции дал нагоняй и дежурным электрикам, хотя свет исправно горел в неспящих окнах, и повел меня к себе домой.
Был поздний ужин, который мигом организовала безропотная хозяйка, а потом неутомимый хозяин захотел… сыграть в шахматы. Я, сытый и полусонный, отказывался: мол, плохо играю, да и поздно уже. Играл я действительно слабо, только в детстве. Но мой благодетель без лишних слов расставлял фигуры.
Ладно, сели.
Никаких сицилианских защит я не знал, но как поставить детский мат в четыре хода – помнил. И я его, к своему удивлению и тайной радости, поставил.
От столь быстрой и неожиданной развязки председатель оцепенел. Потом вскочил, смахнул фигуры на пол.
– А говорил не умеешь!!!
ЧИКЕТ
Из Улагана в райцентр Акташ я приехал с небольшой колонной грузовиков, навьюченных огромными тюками с овечьей шерстью, только к ночи. Остановились в заезжем доме, где уже были несколько шоферов и их попутчиков, игравших в карты. Разговор шел о страшном Чике-Таманском перевале, или Чикете, о шоферах, которые на нем разбились. Я этого перевала не видел (прилетел в Акташ на вертолете) и поэтому внимательно слушал.
– …а там глубина метров полста, а то и больше. Грузовик на дне, как спичечный коробок. Ты, Иван, Семена-то помнишь?
– Помню.
– А я дак через Чикет езжу только пьяный, – перебил рассказчика молодой парень, ожесточенно кроя карты. – Трезвый – боюсь.
Он шлепнул о стол последнюю карту и встал.
– Ну, кто со мной поедет? Утром в городе будем.
– Я поеду, – услышал я свой голос. Уж очень домой хотелось: я был в командировке уже пять дней.
Парень внимательно на меня посмотрел.
– Только ты мне всю дорогу будешь что-нибудь рассказывать, а то я засну. Тогда – каюк.
И мы поехали.
Сейчас, дожив до «позорного благоразумия» (а ведь мог бы и не дожить), я ни за какие коврижки не согласился бы ехать через этот перевал не только ночью с пьяным водителем, но и днем с трезвым. Чикет – это дорога, вырубленная в скале: с одной ее стороны – скала, с другой – пропасть. Местами дорога так узка, что не разъехаться двум машинам. И тогда одна должна стоять в «кармане», пропуская другую. Ночью нам не попалось ни одной машины. Дураков больше не было.
ЧОЧОЙ
В конторе колхоза никого нет, в деревне пустынно. У ребятишек удается узнать, где живет Дибаш Каинчин, писатель и заведующий сельской культпередвижкой. Мне надо написать о нем. Но дома Дибаша нет. Где он – жена не знает. Безрезультатно колесим по селу на «газике», снова и снова заезжаем к Каинчину домой: может, пришел. Наконец, его жена пожалела нас: Дибаш на тое, т.е. празднике, там-то.
Во дворе указанного нам дома прямо на траве стоят ящики с водкой. Кто хочет, выуживает из них бутылки, выпивает.
– Каинчин здесь?
– Здесь, занят, скоро придет.
Приходит Дибаш (в миру – Семен Борукович). Руки по локоть в крови – резал барана. Пристраиваемся на веранде для беседы. Не успевает мой собеседник ответить и на половину вопросов – зовут: баран готов.
На траве узкой полоской расстелены чистые домотканые половики, на них расставлено угощение. Участники тоя (как выясняется, это не той – поминки) сидят по-восточному, со скрещенными ногами. Нам с Игорем Сязиным и водителем указывают наше место, почему-то отдельно от Дибаша Каинчина, напротив аксакалов. Аксакалы с беззастенчивым любопытством рассматривают мою бороду (тогда борода у молодежи была редкостью).
Выпили первую. Но, оказывается, не все. Не успел я закусить, как один из стариков, отпив из своей пиалы, передает ее мне. Я смутно вспоминаю, что по восточному обычаю отказываться нельзя. Выпиваю и, для верности приложив руку к груди, возвращаю пиалу. Аксакалы смотрят на меня с возрастающим интересом.
Другой старик наливает себе в пиалу и, отпив, тоже передает ее мне. Делать нечего, опорожняю и эту посудину. Старики не отрывают от меня недоумевающих глаз.
Черт бы побрал эти азиатские обычаи! Ведь напоят, думаю я, а мне еще с Каинчиным договорить надо. Тихонько объясняю ситуацию соседу – молодому алтайцу.
– А ты отпей и передай тому, кого ты уважаешь.
Еще одна рука с пиалой тянется ко мне. Аксакалы настороженно следят за происходящим. Я отпиваю и передаю пиалу одному из стариков. На их лицах – удовлетворение. Теперь уже я передаю свою пиалу направо и налево.
Обычай этот у алтайцев называется чочой.
