Вторая часть
Продолжение. Начало в №№8, 11 – 16.
Мы продолжаем публикацию фрагментов повести доктора исторических наук профессора ГАГУ Николая Семеновича Модорова. Автор помещает своих героев в контекст реальных исторических событий XVIII века, имевших место на Алтае и сопредельных территориях.
Сегодня, это Байгорок почувствовал интуитивно, болезнь заметно ослабила свою смертельную хватку… Сознание, давно покинувшее его, словно подкрадываясь, медленно возвращалось к нему. Преодолевая постоянный шум в ушах, прорезывался у юноши и слух… Вот и сейчас ему явственно слышались мужские голоса, доносившиеся откуда-то слева от него. Среагировав на них, он осторожно шевельнул головой в их сторону. В тот же миг острая боль пронзила его голову и в глазах вновь все потемнело… Спустя какое-то время Байгорок снова стал ощущать себя и слышать прорезавшиеся сквозь треск и боль глухие мужские голоса… Услышав их, он, на свою беду, не смог разобрать, о чем шел разговор, но в сознании вновь всплыло, причем достаточно четко, недавнее его ночное видение… А привиделась ему тогда, ночью, это Байгорок запомнил хорошо, давно умершая мачеха. Она снова, как когда-то в детстве, зло ругалась на него и вновь не давала кушать, а ему, мальчонке, так хотелось есть. Ведь она до этого, Байгорок это тоже хорошо помнил, почти три дня не давала ему ни крошки. Когда же он сказал ей об этом, она сделала страшные глаза и, не сказав ни слова, даже не размахиваясь, больно ударила его чем-то по голове. От боли в глазах все поплыло, и он снова провалился в темноту…
…Заступив на дежурство в тюремном лазарете, Авдей, как всегда, осмотрел, правда больше для порядка, «болящего нехристя». Но тот, как и в прошлые дни, продолжал пребывать в беспамятстве. Оглаживая свою реденькую бороденку, Авдей долго смотрел на исхудавшее лицо больного «сидельца» и тяжело вздыхал. По-человечески ему было жаль этого молодого калмыцкого парня, и он в который уже раз задумался втайне от всех, даже от своего старшего напарника, о том, как бы облегчить сему бедолаге его страдания. Размышляя об этом, он неожиданно даже для себя самого спросил:
– А скажи-ка мне, Иван Матвеич, кому наказал воевода денно и нощно смотреть за энтим вот больным нехристем?.. Нам али ишо кому?
- Ну-у, на-ам, – не понимая в чем дело, пробурчал растягивая слова его напарник Вавилов и недоуменно уставился на Авдея. – А чегой это ты сегодня заспрашивался об энтом парне?
-
А потому, Иван Матвеич, я заговорил ноне с тобой об этом совсем неспроста… Вот скажи, мы с тобой в ответе перед воеводой главным образом за то, чтобы он не убег отседова. Так? Так… А перед Богом мы с тобой в ответе ишо и за его здоровье…
-
Как это мы с тобой в ответе за здоровье сего калмыка?.. С какой-такой энто стати? – удивленно вскинул брови Вавилов.
– А потому, Иван Матвеич, что перед Богом все люди равны – и мы, и нехристи… Согласен?
- Да откуда ж мне знать об энтом, Авдеюшка… А вобче-то, паря, чего это ты заприлипал ноне ко мне с энтакими вопросами? -закипятился было Вавилов.
-
Да не серчай ты, Иван Матвеич, – миролюбиво протянул Авдей. – Просто подумалось мне, а ежели сей нехристь, не дай бог, помрет, с кого воевода тогда спросит за энто… А-а? А спросит он, как я соображаю, в первую очередь с нас с тобой… Непременно с нас, Иван Матвеич… Гундося в нос, он с ехидцей просипит: «Как же это, братцы, вы не усмотрели и не помогли вовремя бедолаге?» И получится, что за смерть раненого и по сей день болящего от того калмыцкого парня в ответе окажемся только мы с тобой, Иван Матвеич… А коль мы сбережем его от костлявой, то, глядишь, воевода могет расщедриться и проявить к казакам нашим какую-никакую милость свою… Не так ли, Иван Матвеич?
-
Да ровно так, получается, – тихо проговорил Вавилов.
-
А коли так, Иван Матвеич, то мы с тобою должны помочь этому бедолаге выжить…
-
Ну-у, паря, эка ты куда хватил… Мы чо, кудесники с тобой каки-то али ишо похлеще кто? А?
Но, не обращая внимания на возражения сменного начальника, Авдей продолжал гнуть свое:
– А ежель, Иван Матвеич, мы спасем этого нехристя, то ведь и нам за это от воеводы может кой-чо тоже перепасть… Ну-уу, за наше сидельческое старание и службу…
- Но как же мы можем его спасти-то… Коль даже лекари не в силах оборонить нехристя от навалившейся на него болезни…
-
А давай-ка, Иван Матвеич, обратимся мы за помощью к Богу: падем перед Ним на колени с молитвами нашими горячими…
-
Ты чо, Авдюша, сдурел никак?.. Он же нехристь…
-
А мы его, Иван Матвеич, – не сдавался Авдей, – давай окрестим…
-
Ну-уу, ты, братец, похоже, белены наелси нони вдоволь… Кто же это нам богохульство-то такое сотворить дозволит?
-
А вот тут, Иван Матвеич, ты не прав… Мне батюшка, наоборот, сказал, что крещение нехристя в нашу веру – это не богохульство, а очень даже богоугодное дело, ибо с крещением иноверца Божья паства прирастет на одну праведную душу. Вот тогда нам с тобой легче будет молить за него перед Богом, ибо мы уже будем молить за сего сидельца не как за нехристя, а как за своего брата, за христьянина… Ведь так, Иван Матвеич?
-
Может, и так, – растерянно и, похоже, ошеломленно пробормотал Вавилов…
Потом, чуть построжав, добавил:
- Похоже, паря, ты вместо того, чтобы сегодня службу как надо править, совсем другими делами голову себе забил… Ну что, не так? Да так, милай, так…
Видя, как сник его молодой напарник, Вавилов хмыкнул, внутренне радуясь своей прозорливости, и, потеплев душой и взглядом, тихо проговорил:
- Мню, паря, что ты время даром на службе не терял, ибо, судя по твоему нонешному разговору, ты загодя уже приготовился к нему…
-
Да уж не без того, – чуть осмелев, улыбнулся в ответ начальнику Авдей.
-
А еще, – продолжил он, чуть помедлив, – я попрошу тебя, Иван Матвеич, как старшего, переговорить с отцом Порфирием об этом нашем деле… Да не забудь напомнить батюшке, что брат сего нехристя Шал Табунов крещен и благодаря своей жене, нашей томичке Матрене Ивановой, весьма прилежной, по словам батюшки, прихожанке, и сам стал таковым…
А живет ныне Шал Табунов в Томске и состоит на государевой службе в местном казачьем отряде, которым командует урядник Петр Иванов.
- Отец Матрены?!
-
Да, Иван Матвеич, отец оной…
-
Ну и дела-а, – хмыкнул, улыбаясь, Вавилов.
На том тогда «сидельцы» и порешили… Лишь только одно смущало их в задуманном ими деле: пока слишком уж немощным и болезным был их узник.
Теперь вся надежда «сидельцев» была только на брата «больного калмыка» Шала Табунова, бывшего, благодаря тестю, на должном счету у воеводы. Его-то и отправили они к настоятелю Успенского собора отцу Филиппу.
- Святой отче, – завел тот как-то с батюшкой разговор, – прими в стадо праведное свое брата моего болящего…
-
Нехристя, сын мой? – вскинул тот в ответ на просителя свои мохнатые брови.
-
До сего дня, отче Филиппе, был он таковым… Откуда же нам, жившим рядом с одними язычниками, было знать о существовании другого, праведного Бога. А посему, отче, не суди нас строго за это… И прошу, не отвергай брата моего от Христа…
Внимая словам просителя, священник не отрывал глаз своих от лица говорившего. Лик того был отрешенно спокойным, и все же священник заметил в глазах Шала что-то изменившееся…
– Ну, будь, дети мои, по-вашему, – проговорил настоятель, осеняя Шала и его супругу крестным знамением.
Благословив прихожан, отец Филипп повернулся к иконам.
…В беседах и молитвах провел затем болящий узник еще три с лишним недели. На исходе четвертой «сидельцы» принесли его на молебен в Преображенский собор…
– Молю тя, Господи, – лился сверху на собравшихся усиленный эхом голос отца Филиппа, -о взятии, еже Ты простиши согрешение наше, под руку Твою раба Михаила, не ведавшего Тебя до сего дня, и творя ныне вместе с молитвой дивное таинство…
Мерцали свечи, из широких окон барабана, удерживавшего шлемовидный купол, лился, освещая иконостас и весь храм, дивный свет…
- И нет ныне в Твоей пастве никакого разделения, а есть только одни дети Твои, – дрожа, затихал голос священника.
Слушая его, тюремные «сидельцы» и близкие их болящего с трепетом внимали творившемуся сейчас чуду: соединению веками разделенных душ православных и «иноверцев» в одну православную семью…
Продолжение следует
