Сверкала на солнце медь оркестров, к небесам взлетала музыка и площадь утопала в цветах. Минск встречал гостей. Тех, кто сорок лет назад принес Белоруссии избавление от фашизма. На праздник съезжались со всей страны, тогда еще Советского Союза. Донской Тарбанаев вглядывался в лица, отыскивая кого-нибудь из своих, и никого не находил. Их разыскал и свел вместе бывший военный фотокорреспондент ТАСС Александр Дитлов.
«Донской!» – шагнул к нему навстречу пожилой мужчина, совсем седой, при орденах и медалях. Тарбанаев растерянно замер. «Не признаешь? Эх ты, а еще охотник. Кружалин я. У тебя орден Славы, и у меня. За один бой. Под Витебском, помнишь?»
«…Войска 3-го Белорусского фронта в районе Витебска окружили пять немецких дивизий, – сообщало Совинформбюро. – Идут ожесточенные бои». Зажатые в кольцо фашисты всю силу удара обрушили на 2-й гвардейский Ярцевский мотоциклетный полк, надеясь пробиться здесь. Третьи сутки не смыкали глаз бойцы. Не дать противнику прорвать кольцо окружения – такова была задача. Наткнувшись на прочный заслон, фашисты предприняли психическую атаку. Шли ряд за рядом, полк едва успевал отбиваться. Боеприпасы были на исходе, все меньше бойцов поднималось в контратаку.
«Товарищ капитан, – обратился Тарбанаев, – однако вон там, на левом фланге, немцы хотят улизнуть». – «Много их?». – «Пожалуй, нет. Однако это офицеры». – «Бери бойца, вот тебе двадцать патронов и давай туда. Если что, пошлю подкрепление». Они видели, как направляющий в группе немцев поднял каску, давая знак остальным: идите. «Девятнадцать, двадцать, двадцать один», – считал Тарбанаев. «Мукин, береги патроны», – шепотом сказал своему товарищу и прижался щекой к теплому прикладу винтовки. Он доверял ей больше, чем автомату. Наверное, сказывалась привычка охотника.
Подпустили метров на пятьдесят, взяли на прицел. Прежде чем фашисты успели открыть ответный огонь, сразили четверых. Враги попытались было сунуться еще раз, но снова напоролись на меткие выстрелы, и еще несколько фрицев ткнулись в землю. Остальные повернули обратно. Тарбанаев не выдержал, кинулся за ними. Услышал, что и Мукин рванул следом. Затрещал вражеский автомат. Донской, упав в колючие кусты, вжался в землю, держа наготове винтовку. Подстрелив автоматчика, он уже не мог отказаться от преследования. Не стало слышно Мукина. Убит или ранен? Мелькнула мысль, что надо бы вернуться, но какая-то сила толкала его вперед. «Погоди, Мукин, я сейчас».
Патроны кончились, он стрелял теперь из автомата, снятого с убитого фашиста. Двое уходили от него, но отпустить их он не мог. И не отпустил. Несколько минут лежал на земле, успокаивая рвущееся сердце. Потом искал Мукина. В кустах, где по его предположению, тот должен был остаться, солдата не оказалось. Исходил все вокруг – нету. Трава поизмята – ничего не поймешь. Снова пошел тем путем, каким преследовал гитлеровцев. Прошел мимо немецкого офицера, застывшего в скрюченной позе, поймал себя на мысли, что к нему, убитому, нет теперь той злобы, которая была только что. Хотел достать документы, но поднялось какое-то отвращение, и Донской не мог побороть его.
Прошел еще немного и увидел Мукина. Он лежал возле березки, и руки его были протянуты к ней. Перевернул солдата на спину: живой! Заторопился, беря его на руки. «Погоди, Мукин, я сейчас…»
Александр Дитлов прибыл в полк, когда тот стоял на отдыхе. Корреспонденту сообщили, что сразу 49 солдат 2-го гвардейского Ярцевского мотоциклетного полка за один бой были награждены орденами Славы. Полк намертво зажал единственный выход из кольца, которым войска 3-го Белорусского фронта окружили витебскую группировку противника. Командир полка майор Крупин попросил: «Сними, корреспондент, моих кавалеров, всех вместе». «Это невозможно, Они не поместятся», – ответил Дитлов. «Поместятся», – сказал майор.
Они встали перед Дитловым вольным строем, и командир, не успев согнать с лица выражения гордости, выругался и приказал: «Отставить! Почему автоматы немецкие? Взять наши». Чтобы снять гвардейцев крупным планом, Дитлов ставил их по трое-четверо. «Только в газете они должны быть все вместе, учти это», – снова сказал майор.
«Вы расскажите о подробностях боя», – попросил его Дитлов. «А пусть они сами расскажут».
«Ночью было плохо, – давали гвардейцы интервью. – Не поймешь, где свои, где фрицы. Темно и луны, как назло, нет». «Ага, – подхватил Степан Акелкин. – Меня вон Донской повалил, чую, не фриц, замашки наши, сибирские. Ну все, думаю, каюк. И как загнул по-нашему, по-русски, – сразу отпустил. Да еще и ругался: чего, мол, лезешь. Не вспомни я вовремя нужное выражение, все бы, крышка». Бойцы посмеивались, поглядывая в сторону Тарбанаева. В полку его знали многие. Алтаец, да еще с таким звучным именем, был один. «С нами, братцы, сам Донской», – говорили они. А тот обычно помалкивал.
«Откуда вы родом?» – спросил Дитлов. «С Алтая, – ответил скуластый боец и уточнил: – Далеко в горах мой дом». Позже корреспондент попросил командира полка дать оценку боевым действиям солдат. «Оценку будем давать после, – сказал майор. – Нам многое предстоит осмыслить и понять. Почему, к примеру, Тарбанаев, от природы спокойный и выдержанный человек, расстреляв все патроны, отбросил раскаленный автомат и безоружный, с голыми руками, ринулся в обезумевшую гущу врагов?»
Корреспондент записывал слова Купина. И вот сейчас, сорок лет спустя, они снова стояли перед Дитловым вольным строем. Только не сорок девять. Пятеро. И с ними не было майора Купина. Он не дошел до Победы, и те вопросы, которые продиктовал тогда, под Витебском, бывший военный корреспондент собирался задать гвардейцам сейчас. Он посадил их в машину и повез на места былых боев. Еще не выехав из Минска, спохватился: «Сначала в Музей Вооруженных сил». В одном из залов подвел к увеличенной во много раз фотографии. Первым стоял Тарбанаев. Пилотка чуть набок, на груди автомат. Тогда ему было чуть больше двадцати. «Какими мы молодцами были, – сказал Кружилин. – Даже не верится: мальчишки почти, а выстояли. ДорОгой, вчитываясь в названия деревень, вспоминали: да, проходили, да, освобождали. Под Борисовым остановились.
«Где-то здесь должна быть река, – вспомнил Тарбанаев. – Погоди, как она называется?» «Березина», – подсказал Кружилин. «Ага, так».
Дитлов, видать, не раз уже бывал здесь. Остановив машину, повел фронтовиков едва заметной тропкой. Они оглядывались, признавая и не признавая эти места. Нет, тогда все здесь было по-другому. А вот и штабная землянка. Нет, все не так. Впрочем, что не так? Вот они, траншеи, только осыпались, заросли травой. И вот чего тогда не было – цветов. Сколько же их на этой поляне!..
«Я сейчас», – сказал Тарбанаев и повернул налево. Он зашагал в том направлении, в каком сорок лет назад уходили они вдвоем с Мукиным. «До сих пор не узнал, живой ли он остался или не довезли его до медсанбата? – укорил себя Донской Кыдыевич. – Даже не помню как звали».
Когда он вернулся, Дитлов рассказывал: «В газету у меня тогда этот снимок не взяли, сказали, композиция не та, сюжета нет». Спустя десятилетия фотография попала в руки известного советского кинорежиссера Романа Кармена. Снимок, сделанный военным фотокорреспондентом под Витебском, увенчал обошедшую весь мир киноэпопею «Великая Отечественная», став последним кадром ее последнего фильма «Неизвестный солдат». И тогда откликнулись многие, узнавшие в этих сорока девяти бойцах кто себя, кто друга, кто брата, кто мужа…
Пришло письмо и из Бичикту-Боома от Тарбанаева: «Отвечаю с опозданием. Находился на лечении – инвалид второй группы. После войны работал в колхозе. Сначала было трудно – у вас в Белоруссии каждый четвертый погиб, у нас каждый четвертый алтаец не вернулся. Теперь в нашем колхозе имени Карла Маркса больше миллиона дохода. Поднялась молодежь, нам, старикам, можно бы и отдохнуть. Но ведь есть дела, которые не бросишь, если не хочешь выйти из строя, – депутатские обязанности, партийные поручения, отцовские заботы: у меня семеро детей, внуки… Я горжусь, что принадлежу к поколению, которое с оружием в руках отстояло жизнь».
Мне эта фотография долго не давала покоя, – продолжал свой рассказ возле штабной землянки Дитлов. – Майора Купина вспоминал, как он просил: «Сними, корреспондент, моих кавалеров, всех вместе сними». Раз уж, думаю, не выполнил я твою просьбу, майор, то хоть сейчас разыщу гвардейцев, кто в живых остался. Теперь хочу сделать фильм о вас. Он будет не военным, но о войне. Помогите мне рассказать о ней. Хочу, чтоб ожила та фотография».
Сдержал свое слово Дитлов, приехал в Бичикту-Боом с группой, чтобы снять здесь часть своего будущего фильма.
«Донской Кыдыевич, давно хочу спросить у вас про имя – редкое оно». «Редкое, – кивнул Тарбанаев. – У нас, у алтайцев, как? Любым словом, какое понравится, могут ребенка назвать. Отец у меня, хоть и без образования был, но читать умел, историю уважал. Родился я как раз на 1 Мая. День необычный, и имя должно быть необычным. Так отец решил».
Днем они ездили в горы, на озера. Останавливались на берегу говорливого Урсула. И каждый раз оператор, снимая, уверял, что это будет самый замечательный кадр. Вечерами подолгу сидели во дворе или шли на берег речки, смотрели, как луна старается выкарабкаться из-за горы. Опять вспоминали о войне.
«Хранит ли память страшные события или многое уже сгладилось, забылось?» – спросил Тарбанаева Дитлов. Седой алтаец ответил не сразу. Вспомнил, как бомбили их эшелон под Малоярославцем. Он тогда еще не знал, что такое фашизм, война для него только начиналась, и ему еще ни разу не приходилось стрелять в человека. До армии Донской промышлял белку, лису, охотился на волков и слыл метким стрелком. «Будет ли такой же твердой рука, – думал, – когда прицелюсь в человека?»
Под Малоярославцем они оказались в лесу, где занимали оборону наши части. Самое страшное, что осталось в памяти, Донской увидел там. Похоронная команда не успевала справляться со своими обязанностями, и, чтобы погибших не занесло снегом, клали их штабелем, а уж потом хоронили. Тогда-то и понял Донской, что нет, не дрогнет его рука, когда он поднимет оружие на фашиста.
Вспомнив зимний лес под Ярославцем, старый фронтовик снова ощутил леденящий холодок. Ничто не забылось, ничто не сгладилось. «У вас в Белоруссии хутор Тарелки был. Выбили оттуда немца, из всех жителей несколько старух остались. Вышли они к нам, рассказывают: «Возьмут наших дитяток, на одну веревку свешают и в колодец опустят или на лесину повесят. А то сгонят в сарай и подожгут». Сколько таких хуторов прошли, везде так…»
Прохладным ветерком потянуло с гор, на середину неба выкатилась луна. Донской рассказывал о своих земляках, о тех, кто не вернулся с войны. Погиб на Украине его родной брат. Рассказывал, как поднимали потом колхоз, как надеялись на него, фронтовика, люди, избравшие его председателем, и как он сам надеялся на них. Дитлов слушал Тарбанаева и вспоминал майора Купина. Теперь он знал, как будет называться его фильм: «Спасибо, солдат».
Татьяна Немова
