Великая Отечественная война закончилась уже давно – 75 лет назад, но воспоминания о ней живы до сих пор и навсегда останутся в сердцах тех, кто заглянул ей в лицо.
Война никого не щадила, она шагала по земле, оставляя после себя разруху, голод, смерть.
Мы, родившиеся в мирное время, должны помнить подвиг тех, кто ковал для нас победу на фронте и в тылу. Должны бережно хранить воспоминания людей, переживших «роковые сороковые». Чтобы яснее представлять, насколько тяжело было народу, женщинам и детям, что остались одни, проводив своих мужей, отцов и братьев на войну, на защиту нашей Родины.
Представляем вниманию читателей «Звезды Алтая» воспоминания нашей односельчанки Ирины Ивановны Рецлав (Кореневской), уважаемого человека, ветерана педагогического труда, Отличника народного образования. В течение 45 лет она сеяла в душах своих учеников «разумное, доброе, вечное». Когда фашисты ступили на нашу землю, Ирине было всего восемь лет. Совсем ребенок. Детская память хорошо сохранила воспоминания о тех годах. Да и как такое можно забыть?!
«У моей бабы Тани (Татьяны Михайловны Кореневской) было четыре сына: Макар, Иван, Василий и Александр, еще была дочь Галина. Все сыны погибли на войне. Макар пропал без вести, Иван погиб в октябре 1941-го, Василий – в 1943-м (эшелон был разбит немецкими бомбардировщиками), Александр в первый месяц войны был заброшен десантом в тыл врага. Погибли все десантники. А дочь Галина работала во время войны в госпитале, была на фронте и дожила до победы.
Мой отец – Иван Андреевич Кореневский. И именно о нем будут мои воспоминания.
В 1941-м мне было восемь лет, но память четко сохранила события начала войны и все последующие годы военного времени. В феврале 1940-го отца перевели начальником нового лесоучастка и наша семья переехала в село Кебезень Улалинской области (сейчас это Республика Алтай). Жили мы и все рабочие на плотбище – это поляна примерно 300 на 300 метров на берегу реки Бия. Зимой готовили лес и вывозили его на плотбище. Складировали около кромки берега, а летом сбивали плоты (по 4 сплотка) и сплавляли до Бийска (это первый город на реке). Лоцманом тогда был мой отец.
В селе был один телефон (в сельсовете) и все новости узнавали благодаря ему. Иногда я слышала, как родители тревожно говорили о возможной войне. И вот однажды приходит отец из Кебезени (от нас это село было в двух километрах, через лес) и говорит, что началась война.
Его мобилизовали в августе 1941-го, тогда же, когда и всех мужчин, что остались в селе. Провожали его только мы, дети. Мама была в командировке. Утром идем к плотам, на левой руке он держит сестренку трех лет (копия отца). С правой стороны иду я, держась за папины брюки. С левой – мой брат, тогда ему было 10 лет. Идем молча. Я глянула на отца – а у него по щекам бегут слезы (я так тогда удивилась, потому что думала, что мужчины никогда не плачут).
На берег собрались все жители села, стояли страшный плач и причитания. Мы немного побыли на берегу, затем отец поставил между мной и братом сестренку и дал всем команду: «Всем мужчинам зайти на плот!»
И вот именно в эту минуту раздался такой ужасный вой (вспоминаю – и слезы на глазах). Мне стало страшно, и я заплакала. Брат поплыл с отцом, потом провожал его до Бийска на лошади, запряженной в телегу (это была собственность моего деда по матери). А пока была команда рубить вицы (черемуховые стволы, заменяющие веревки). И опять крик и вой! Жены, провожавшие мужей, буквально вцепились в них. Гребцы заняли свои места, и плот стал медленно отходить от берега. Женщины бежали по кромке берега, причитали, махали руками и что-то выкрикивали. Они провожали своих мужей на войну и не знали, увидят их снова или нет. Плот плыл и все бежали за ним по берегу.
В районном центре (с. Турочак) в военкомате мобилизованные были зарегистрированы и на телегах отправлены в Бийск, откуда уже и было распределение по военным частям. Многие из Турочакского района тогда попали на Ленинградский фронт. В Бийске в военкомате в качестве военного фотокорреспондента служил брат отца Василий. Сохранилась фотография: братья встретились и прощаются.
А мама уже ехала домой и встретила отца в 60 км от Турочака, когда мобилизованные обедали и отдыхали. По воспоминаниям брата (он сидел в одной телеги с отцом, а лошадью правил дед), родители отошли в сторону, сели на бревно и очень долго разговаривали. Вот и все проводы! Думаю, что моя мама, после того как простилась с отцом, ревела до самого дома.
Из Ленинграда мы получили письмо с папиной фотографией. Он в военной форме, к поясу прикреплена сапёрная лопатка, на ногах ботинки, обмотанные портянками до середины голени.
Он писал, что пароходом их переплавят через Ладожское озеро на пятачок, куда рвались фашисты. Если бы захватчики заняли его, дорога на Ленинград была бы им открыта. Еще два письма мы получили уже с позиций. В первом папа писал, как два парохода плыли с солдатами, на них налетели немецкие самолеты и стали бомбить. Впереди идущее судно было потоплено. Во втором письме (оно было больше обращено мне и брату) он просил, чтобы мы слушались маму, помогали ей во всем. Отец тогда заверял, что фашисты будут разгромлены и победа будет за нами. И всё… Больше писем не было. Мы всё ждали и тревожились.
Как-то зимой, месяц не помню, мы, дети, услышали звуки. Как будто кто-то пел. Должна была вернуться из села мама. Мы все вышли на крыльцо (с нами тогда жила мамина сестра – старшеклассница). Звук стал слышен сильнее. Неужели мама пьяная? Такого просто не могло быть, она по жизни была трезвенницей. Но когда мама вышла из леса, мы четко услышали, что она рыдает. Подойдя к нам, сказала, что отец погиб. Тогда и мы все заревели.
Долго тянулся в нашей семье траур. А как мама узнала о смерти отца? Тогда в Турочак пришло письмо от солдата, воевавшего на том же пятачке, где и наш отец. Он-то и написал, что Кореневский убит (без имени), но не тот, что работал. Строка в письме, где была написана фамилия, была зачеркнута химическим карандашом. Тогда все письма с фронта проверялись военной цензурой. По телефону эту скорбную весть маме сообщила жена Василия.
Похоронка на отца пришла в конце 1941-го. Так как в семье был маленький ребенок (3-летняя сестренка), назначили пенсию в 100 рублей и на 50 процентов снизили все налоги: не 10 кг топленого масла, а пять, так же по мясу, и снизили денежный налог на хозяйство. На эти роковые 100 рублей я училась в педагогическом институте, плюс у меня была стипендия. Пенсию за отца мы получали до 18-летия моей младшей сестры.
Как мы жили в годы войны? А так и жили, не жили, а выживали. Начиная с ранней весны – медунки, затем крапива, марьин корень, луговой лук, конский щавель, ботва картофеля. Все шло в дело. Голод он и есть голод. До сих пор помню вкус и запах этих « целебных» трав.
А еще помню, как девушки писали письма на фронт. Собирались в конторе (по вечерам это был клуб). Пишут, советуются, а потом с просьбой ко мне: «Ира, принеси фотокарточки». А фотографии я приносила жены и сестры моего дяди Васи, я уже говорила, что он был фотографом. Фотографии эти были маленькие – 1,5 на 2 см. И вот девчонки из этих фотографий выбирали и отсылали солдатам на фронт, вкладывая в письма. Вы спросите, а почему они высылали не свои фотографии? Я отвечу: все девушки стеснялись своих обветренных и грубых лиц, работали-то все на улице. Считали себя некрасивыми. А жена и сестра дядя Васи работали в помещении и выглядели намного ухоженней.
Помню, как вышивали платочки, шили кисеты с вышивкой. И все отправляли бойцам на фронт. В пимокатном цеху валяли валенки для бойцов. Затем мама собирала всё и везла в Турочак на приемный пункт военкомата.
Когда стали возвращаться раненые солдаты с фронта, в «клубе» было столпотворение. Солдат сидел за столом, а его окружали девушки и засыпали вопросами. Еще просили читать стихи о войне. Пришедшие читали хорошие и душевные произведения. Я любила стихи и часто читала со сцены Симонова, Суркова и других поэтов. В 1943 – 1944 годах стали приходить вести о том, что многие из погибших живы. Тогда мама и мы стали надеяться на то, что наш папа жив. Как-то мама приехала с радостным лицом и, не слезая с коня, громко спрашивает: «От отца была телеграмма?». Мы отвечаем: нет. Она печально сказала: «Ну вот! А я во сне видела, что поймала лебедя за крыло».
Мы, дети военной поры, часто выступали перед рабочими промартели (называлась она «Трудовик»), в основном пели военные песни. Когда начинался учебный год, младшие, третьи – четвертые классы, ухаживали за ягнятами (кошара была рядом со школой). Осенью собирали колоски. У нас ведь горы и горы, и буквально все поляны были засеяны овсом и рожью. Осенью рабочие промартели, где трудилась и моя мама, жали и молотили хлеба.
Мама в войну работала председателем промысловой артели. Артель имела более 10 цехов: бондарная, столярная, шерстобитная пимокатная, сапожная, швейная, трикотажная и другие. Работали в цехах в основном женщины, а бухгалтер, кладовщик, столяра – инвалиды войны.
Я не говорю о голоде и смерти, это было само собой разумеющееся. Мы, дети войны, не знали хлеба, сахара, соли. Бывало, сижу на уроке, и старательно вспоминаю – какой он, хлеб?..
9 мая 1945 года был погожий день, теплый и солнечный. Перемена, все учителя и школьники – во дворе школы. Кстати, у нас тогда учителем русского языка работала Мария Александровна Нагаева, эвакуированная из Ленинграда. Директором школы была Ф.М. Катаева. И вот директора школы вызвали к телефону (в сельсовет, что был через дорогу от школы). Возвращается она из сельсовета какая-то степенная, возвышенная. Зашла в середину толпы во дворе школы и срывающимся голосом сказала, что война закончилась. Что тут было! Все смеялись, прыгали, обнимались! Уроки были отменены. Через два часа все село собралось на площади. Но до этого мне было велено, чтобы я бежала домой и сообщила маме, чтобы она шла на митинг, собрав колонну рабочих.
И вот мы, школьники и взрослые, идём колонной на встречу промартельной колонне. Мама впереди (помню, на ней была атласная бордовая кофточка), в руках красный флаг. Когда колонны сблизились, мама закричала: «Ура! Ура!». И все подхватили. Это было так торжественно!
Затем на митинге на площади выступала директор маслозавода. Стоя на трибуне, она обратилась ко всем:
– Товарищи, снимите головные приборы!
Она так волновалась, что перепутала слова «уборы» и «приборы».
По окончании митинга мы, дети-артисты, пошли на ферму колхоза. Было время пахоты, женщины пахали на быках, лошадей не было – забрали на войну. На обед собрались все колхозники. Помню одну женщину – Романову. Уставшая, с грустными глазами и лицом, она «подкатила «на быке. Затем мы выступали: пели, танцевали. Теперь уже радовались все!
И опять пошли будни, голодные и трудные. Наша ленинградская учительница, когда закончился учебный год в школе, уехала в свой город. А мама тянула лямку председателя и к нам всегда была строга и требовательна.
Заветной мечтой мамы было дать нам образование. Мы с сестрой получили высшее образование, брат – среднее техническое.
Моей маме, Марфе Ивановне Кореневской, было всего 29 лет, когда она осталась вдовой. Царевна Марфа. Так ее звали учителя. Мама у нас была статная, выше среднего роста, а косы… косы были длинные, толщиной с руку. Труженица с бесконечно добрым сердцем.
Замуж наша мама так и не вышла. Всю свою жизнь посвятила нам, своим детям. А затем внукам и правнукам. Моя мама была награждена медалью «За трудовую доблесть».
Трудно было в военную пору да и после войны было не легче. Но как видите, мы выжили и дожили до таких преклонных лет! Брату сейчас 89, мне 87, сестра умерла в 78, мама дожила до 82 лет.
Воспоминания выслушала и записала Лариса Кандаракова
