«Ваша служба закончилась», – звучит за кадром голос боевика. Он говорит без вызова, сухо, даже устало, что производит еще более тяжелое впечатление. Ему веришь.
На этом запись на затертой пленке обрывается. Это не кино. В 99-м году кадры с российскими военнослужащими, попавшими в чеченский плен, облетели всю страну. Видео изобилует крупными планами – тела убитых, их лица. Еще вчера это были молодые, полные сил и планов ребята. Они погибли от рук тех, кто сегодня – в роли «съемочной группы». Не забыли режиссеры-постановщики бойни и о выживших. Их двое, для них – особая, главная роль: назвать несколько имен и озвучить число погибших. Число, не соответствующее действительности, выдуманное исключительно для устрашения. Именно этим двоим адресованы слова боевика: «Ваша служба закончилась». Он ставит крест не только на их армейском пути – на жизни. В одном неизвестный оказался прав – в свои части ребята больше не вернулись. Но в живых остались. Чудо? Да не одно.
Худенькие, совсем зеленые парнишки. Оба ранены. Неестественность их положения сразу бросается в глаза. Если есть более незавидная роль для солдата, то что это за роль?! Говорит только один, второй не роняет ни звука. Тот, что молчит, – наш земляк.
Сильно изменившийся Александр Шерстнев, уроженец Турочака, сидит напротив меня. Рассказывает: «Я сказал: делайте что хотите, говорить не буду». Ничего не выдает в этом мужчине того солдатика со старой пленки. Ясные голубые глаза не должны были измениться, но на записи глаз не видно. В них нет ни смятения, ни боли. Нет печати пережитого. А видели они многое… Всё, что случилось с ним на пороге миллениума, осталось в прошлом. Но всё, что случилось с ним на пороге миллениума, останется с ним на всю жизнь. В плену Александр провел три месяца. Ему было 19. В плену неизвестности и ожидания пробыла эти три месяца вся его семья. Мама дважды ездила в Москву на встречу с сыном, прежде чем наконец-то смогла обнять его. Освобожденным оба раза оказывался кто-то другой. «Извините…» Кадры их долгожданного свидания тоже попали тогда во все новостные выпуски.
Это случилось 17 ноября 1999 года. Шел четвертый месяц второй чеченской. Разведвыход. Веденское ущелье. Засада. Ранение. Плен.
– Я этот момент не помню вообще. Видимо, потерял сознание от потери крови. Просто слышу: выстрелы опять. Думал, снится что-то. Открываю глаза – они уже добивают парней. Рядом. Один встал передо мной. Передернул затвор…
Чудо первое. Из двенадцати человек в живых остались двое. Чудо второе. Раненых не щадили, а Сашу почему-то оставили. Еще оставили Кольку – башкирского паренька, который говорил на видео.
– Я его до этого знать не знал. Он у нас дня три пробыл. Даже не видел его (мы своим отделением маленько отдельно стояли).
Они познакомились в бывшем пункте милиции – первом месте, куда привезли пленников.
– И смех и грех. Заходит ко мне в камеру, говорит: «Побежали!» Ну куда я побегу?!
Одна из пуль попала Александру ниже поясницы и навылет прошла через бедро. На следующий день ее напрасно искал ржавой спицей в ноге какой-то доктор в заброшенной больнице. Эта «операция» еще долго аукалась раненому.
– Физические страдания сильно угнетали?
– Да там как-то об этом не думаешь. Болит – болит, не болит – не болит. Заросло всё без единого лекарства, хотя раны были серьезные. На руке пуля прошла через сустав. На ноге мышца выгнила. Единственное: раздражало, что ходить не мог.
– Работать заставляли?
– Тех, кто был в состоянии, да. Я-то не мог. Лежал всё время.
– Чем занимали себя? Думали?
– Думал: как заживет – бежать. А куда бежать? Непонятно, где. Везде их базы.
– Условия содержания какие были?
– Какие условия? Сначала нас в камерах держали, потом в каком-то доме под полом (неделю там пролежали). Потом в блиндажах. Какие там условия? Просто на земле.
– Но ведь зима была?
– Да какая там зима?
– Ночью все равно холодно. Не мерзли?
– Не помню, чтобы я мерз.
– Как к вам относились?
– По-разному. Первые какие-то злобные были. Бои устраивали. Пленников против здоровенных арабов выставляли. Мутузили там вообще… Потом, когда Хаттаб сказал нас не трогать, более или менее стали относиться. Один раз раздобрились, какой-то телефон спутниковый приперли. Пытались до дома дозвониться, но не смогли. Был там один… Сочувствовал, что ли.
История с лидером боевиков Хаттабом – чудо третье. Однажды невольников повезли к нему на допрос. Всё могло закончиться быстро и печально. В логове полевого командира желающих расправиться с пленными оказалось более чем достаточно. «Ходят: «Я тебя резать буду!», – вспоминает угрозы в свой адрес Александр. Его к арабскому наемнику завели первым: «Он меня поспрашивал. По-русски неплохо говорил. Только некоторые буквы не выговаривал, которых в его языке нет».
Настал черед Кольки. Через некоторое время он вернулся улыбаясь. Радость узника объяснялась просто: Хаттаб, увидев у российского солдата точно такое же увечье, как у него самого, раздобрился (у обоих отсутствовали на руке одни и те же пальцы, Николаю их оторвало в последнем бою). Последовал приказ: «Не трогать!» Висевшая на волоске жизнь ребят снова оказалась спасенной.
А сколько раз их могло убить при обстрелах с нашей стороны! Никто не знал, где именно содержатся пленники. Под пулями его везли и для передачи своим. Но это позже. А пока…
– Чем вы питались?
– В основном кашами. Помню, как-то финики притащили в таких здоровых цинковых банках. Штуки три нам закинули. Я там финики первый раз в жизни попробовал. И масло помню в таких же банках. Пальмовое. Невкусное какое-то, неприятное. В каши добавляли. Крупа же. Больше ничего не было. Иногда лепешки закидывали, а так – без хлеба.
– Страшно было?
– Страшно? Не знаю… Нету там такого чувства.
– А какое есть?
– Все же понимают… Три месяца мы уже там отбегали, такое творили… Не знаю, привыкли что ли. Страха точно не было никакого.
Когда меня ранили, подсумок с гранатой оказался подо мной (не был пристегнут спереди), и они его не заметили. В уазике, в котором нас везли с Колькой, я об этой гранате вспомнил. Полез доставать. Он увидел – стал меня по ноге пинать: «Не надо!» Если бы я смог ее достать, взорвал бы даже без сожаления. Он мне не дал этого сделать. Ну, и раненая рука. Просто, знаете, прямо перед этим, недели за три, нам такие фильмы интересные показывали, как там с пленными поступают…
– Смерть была предпочтительней?
– Конечно. С офицерами они вообще не разговаривают – сразу до свидания, просто голову отрезают. При нас двоих казнили.
– На ваших глазах?
– Прямо вот… Контрактники – то же самое. Без разговоров.
– Кошмары не снятся?
– Да нет. Поначалу было, конечно, всякое. А сейчас… Не знаю, может, время… Даже не время – просто повзрослел, всё осознал, переосмыслил.
– Вообще много об этом думаете?
– Я постоянно об этом думаю. Не то что думаю – не покидает мысль: почему он все же остановился?.. И парней, конечно, не забудешь. Это память. Не знаю. По первости-то… Это я сейчас непьющий человек, а раньше… Выпьешь, вроде, полегче. Потом понял, что это всё не то, этим точно горю не поможешь. Не горю, а… Не справишься, в общем, с этим. Занялся всякими общественными делами. Семья, работа. Не то что я прямо пил, пил, но бывало, конечно.
– Что ваши дети знают об этой истории?
– Они вообще не знают. Я вам больше скажу: никто не знает. Я никому ничего не рассказывал.
– В родном-то селе наверняка знают. Вас ведь по телевизору показывали…
– Ну, что в плену был, знают. А где? Что? Да и кто об этом помнит? Знают, что награжден.
– Чем награждены?
– Медалью «За отвагу» и Орденом Мужества.
– Но жена всё знает?..
– Ничего она не знает. Никогда я ей не говорил. Ну, знает, что был, и всё. Она не расспрашивает. Да и не буду я рассказывать.
– А сейчас рассказываете…
– Ну, как-то так (смеется). Не знаю. У нас об этом не говорят. Даже пацанам по молодости не рассказывал.
– Вы закрытый человек?
– Не сказал бы. Нет. Стеснительный раньше был. Я просто такой человек. Я даже медали никогда не надевал. Если только сильно просили – на 9 Мая. И то стоял с красным лицом…
– В школу не приглашают перед детьми выступить?
– Да приглашали. Я был один раз. Не могу… И форму никогда не надеваю. Не знаю, почему. Не могу.
– Вы сильно изменились с тех пор?
– Очень.
– Другой человек?
– Совсем другой.
– Не жалеете, что такой опыт был в вашей жизни?
– Знаете: жалею только о том, что ребят много погибло.
– Что извлекли для себя из той ситуации? Что-то вам это дало?
– Конечно. Я на жизнь вообще по-другому стал смотреть. Понял, что она может оборваться в любой момент. Об этом надо помнить. Иногда цена жизни – пачка сигарет.
– Что было тяжелее всего?
– Знаете, что самое тяжелое? Я всегда, пока был там, думал, как отреагирует моя матушка. Вот за нее я просто… Понимал, каково ей. Я же ее прекрасно знаю.
– Какой вообще информацией располагала ваша семья?
– Сестра увидела в выпуске новостей. Так и узнали.
– То самое видео?
– Да.
– Какой же ужас они испытали!
– Ну да… Вот так.
– Как они это пережили? Не рассказывали?
– Мама у меня учителем всю жизнь проработала. Заслуженный учитель Республики Алтай. Она и так каждого ученика через сердце пропускала, переживала. А тут родной сын. Понятно, что здоровья я у нее отнял…
– Пленные между собой общались?
– Конечно.
– Это не пресекалось?
– Мы же делали вид, что… Они нам книжки умные давали, думали, что мы на философские темы разговариваем.
– Книжки? Какого плана?
– Это было в обязательном порядке. Ислам.
– И вы читали?
– Мало того что читал, я его потом принял. Потому что… Или – всё. Я тогда лютым атеистом был: не верил ни в Бога, ни в черта.
– Вы сделали это под давлением?
– Не то что под давлением. Просто психологически… Многие там на полном серьёзе начинали верить. Я это видел. И оставались. Уже на их стороне.
– Значит, их подход был действенным?
– Очень действенным, скажу я вам. Было или/или… Не хочу я. Это, на самом деле, такая тема… Я когда вернулся, первым делом направился к батюшке. Долго к нему ездил, он мне всё объяснил. Лет 20 уже я православный.
– То есть для вас важно было сразу от этого откреститься?
– Да. Это давило. Причем сильно.
– А что батюшка говорил? Что-то можно озвучить?
– Не помню. Не будем об этом. И так я себя иногда чувствую не очень по этому поводу…
– Остался груз?
– Ну да. Это не так просто.
После освобождения (в феврале 2000 года) и лечения в госпитале, где по счастливой случайности Александр встретил того самого Кольку (его вызволили на месяц раньше), он вернулся в родной Турочак. Вскоре женился, но, как оказалось, поспешно, а в свое время встретил ту самую. Построил дом, работает. Подрастают две дочки. «Живу спокойно, тихо, никого не трогаю», – подводит черту под рассказом десантник. Но война нет-нет да и отзовется эхом.
– С того времени я уже человек 10 – 15 помог посадить. И всех – на пожизненное. У меня память на лица. Кого видел, и через 20 лет узнАю. Последний был в 2017-м. Серьезный дядька, полевой командир. Всё с угрозами от него звонили…
– Знают ваш номер?
– Да что, его трудно найти? Разве это проблема? Я пробовал симки каждый день менять. Бесполезно.
– Значит, та история не закончилась?
– Для меня точно нет…
– А как сложилась судьба Николая?
– Семья у него. Две дочки тоже. Сварщиком куда-то на севера ездит.
– Вы общаетесь?
– Да. Созваниваемся, переписываемся. Только встретиться пока не удавалось.
.
P.S.: В том бою в Веденском ущелье близ села Харачой в 1990 году погиб наш земляк Артем Веселов.
Юлия ЦАЙТЛЕР
