Окончание. Начало читайте здесь.
На Алтае такой священной горой является Белуха, которой посвящены многие стихотворения алтайских поэтов. В стихах Георгия Васильевича горы одушевляются, они подобны людям: «белоликие», «звонкоголосые», «седые», «хмурые», «горы мне ночью светят, днем словно птицы поют».
При описании гор звучат слова «снег» и «лед», «горы белые, в синих-синих прожилках льда», «в любое время снега вечный свет», «вершины во льду», «в белом инее, в доспехах изо льда». Эта монохромность стихов обманчива, она взрывается игрой света: «звездный снег на белках», «снег Ак-Кема в синеватых искрах», «горят вершины ледяные», «сверкающие звезды», «сверкая самоцветами, дымясь, как пиала». Образ горы всегда дается в поэтико-романтическом ореоле, без обытовления и заземления – в этом поэтическое кредо автора. Так, гора Белуха сравнивается со звездой: «У Рериха звездою ты взошла на полотно». Благодаря таким сверкающим, горящим краскам природа вся пронизана сиянием и исполнена великолепия. В стихотворениях Георгия Васильевича преобладает светлый мажорный тон. При этом светлое начало доминирует не только в цветовой гамме, но и в содержании.
Его стихи философичны по своей сути. Многие размышления связаны у Георгия Васильевича с природой. Прежде всего, конечно, с ней связывается мысль о вечном. Именно в природе поэт находит самые глубокие соответствия своему мироощущению. Я бы сказала так: поэтическое воображение поэта движется по ту сторону зримого, туда, где природа уже не нуждается в преображении, потому что сама являет собой образ вечности:
«С крутого улалинского холма
Сумей взглянуть сквозь мрак тысячелетий»
«Ночь в горах. Дремучая поляна.
Смуглолицый пращур у огня.
Вечность. По ветру струится пламя
Гривою монгольского коня»
«Родник. Гора. Звезда и дымка над веками». Образ вечности воплощен в горе, которая переступает через бытие во времени, выходя за собственные пределы: «Но вечности немые знаки// И летний не растопит зной». Гора в поэтическом мире Георгия Васильевича – это своеобразный ценностный ориентир. И главное, что связано с образом горы, – это ее «высотность», «вершинность». Это ключевой образ во многих его стихотворениях: «Потолок дома поднят к сверкающим звездам», «Мать моя на земле,// К звездам поднятой,// На высокой земле родилась», «Свет твоих вершин, высокогорье,// Где б я ни был, будет мне светить», «Живущий на земле высокой», «Стремительно уходят горы ввысь,// В бездонном небе будто ищут что-то». На мой взгляд, именно эта высотная устремленность гор дает зримое очертание порывам творческой души поэта, рвущейся за пределы возможного в сферу идеальной гармонии.
Особенно ярко это проявилось в цикле под названием «Чорос», посвященном алтайскому художнику Григорию Ивановичу Чорос-Гуркину, где поэтизация гор достигает своего апогея: «В его картинах оживают горы», «Хозяйка гор», «Молитва, произнесенная художником на закате красного вечера», «Над дорогою скалы нависли сурово», «За вершинами белыми-белыми».
Образ горы в понимании поэта наполняется ярко выраженным этическим смыслом: «Пытаясь слиться с высотою гор,// Нашел ли ты к высокому дорогу?» Само понятие духа буквально заполняет пространство, связанное с горой, в котором сконцентрированы многочисленные этико-философские образы и такие понятия, как любовь, надежда, вера, мир, покой, воспоминание.
Природа в цикле «Чорос», на мой взгляд, обретает новые смыслы уже потому, что она становится изначальной субстанцией, первичной по отношению к человеку, а вершина горы выступает как духовный абсолют. Это точка отсчета, по которой человек определяет свое место в мироздании. Гора отождествляется с внутренней высотой духа. При этом она лишается своих материальных черт и становится воплощением идеи, источником художественного вдохновения, озарения. И даже больше – духовного обновления и преображения. Это мир, куда устремляется лирический герой поэта: «Художника влекла вершина,// Где лед и снег, где снег и лед». По жанру одно из стихотворений этого цикла определено как «Молитва…». Для истинной молитвы нужен перевес духа, способного дышать воздухом вечности, над плотью, которая остается на земле: «К вам молитва, горы. Станьте, горы,// Родиною духа моего». Горы, принимая душу лирического героя, как бы вбирают весь стихотворный код поэзии Георгия Васильевича вместе с образами «белопенных вод» и «черной тверди».
В представлении поэта мир природы и мир души не просто отражаются друг в друге, но сливаются воедино, подчиняясь общему закону всеобъемлющей любви. Заметим, что такое наделение природы высшим идеальным смыслом в целом характерно для всей русской литературы – «Природа как Священное Писание». Поэтическая метафизика Георгия Васильевича соотнесена с миром библейско-христианских представлений: природа – «храм», горы – «колокола земли», «белый престол и алтарь», гора – «белоликая», Катунь – «библейская река», «Святцы», «вечный колокольный звон», «Земля и Небеса Святые».
Сложную цепь ассоциаций в этом аспекте вызывает сравнение: «Горы – сосуд нерасплесканный», «Горы мои на планете -// Самый чистейший сосуд». С образом «сосуда» возникает библейский символ, связанный с таинством Причастия, или Евхаристии. Сосуд – это аллегория чаши для причастия, к которой христиане подходят с большим благоговением и осторожностью, не крестясь, дабы нечаянно не толкнуть и не расплескать ее содержимое, которое ассоциируется с кровью Господней.
Таким образом, художественный образ мира Георгия Васильевича органично отражает слияние двух слоев культуры, двух культурных традиций, что осознает сам поэт, ведь стали почти хрестоматийными его слова:
«Я люблю тебя, Азия, ласково,
Я люблю тебя, звездная Русь…
Во мне русская кровь с азиатскою
Заключили навеки союз».
Эту мысль можно продолжить другими словами поэта:
«Живущий на земле высокой,
Я редким радуюсь словам:
Я вижу в них чекан Востока,
Узорчатую вязь славян».
Возможно, именно это осознание своих корней и породило один из сложнейших аспектов поэтического мышления поэта, где национальная мифопоэтическая традиция и христианское миропонимание охвачены единым духовным полем, в основе которого любовь к родной земле:
«Алтай мой, вечный сын России,
Твои дела – мои дела,
Горят вершины ледяные,
Гремят вершин колокола».
Или:
«Жизнь, спасибо! Дала ты мне право
Жить вот здесь, у катунской воды».
Эта любовь принимает форму гимна:
«Поклоняюсь всему живому,
Каждой травке и муравью.
Поклоняюсь отчему дому,
Что затерян в лесном краю».
Подводя итог, могу с полной уверенностью сказать, что художественному таланту поэта удалось осмыслить, связать воедино и воплотить в поэзии такие на первый взгляд далекие друг от друга феномены, как дух алтайского ритуально-мифологического сознания и то начало, которое можно с полным правом охарактеризовать как христианский персонализм.
Эта сверхзадача оказалась Георгию Васильевичу по плечу потому, что его художественная система в своих философско-эстетических исканиях вобрала в себя весь художественный опыт, духовные ценности алтайской, русской и мировой культур.
Таким останется Георгий Васильевич Кондаков в нашей памяти: Учитель, Поэт, Литературовед, Человек с большой буквы. Своей жизнью и творчеством он ответил на вопрос, поставленный им самим в цикле «Чорос»: «Нашел ли ты к высокому дорогу?»
Н.С. Гребенникова
