ПУЛЬМАНОВСКИЙ ГЛОТОК
До своего прихода в горно-алтайскую областную газету «Звезда Алтая» я знал только одну пульмановскую вещь – вагон. Но в редакции меня просветили: существует, оказывается, и пульмановский глоток.
Задолго до меня в «Звезде Алтая» работал Пульман. Его имя-отчество я, к сожалению, не запомнил, а рассчитывать на товарищей не приходилось: не только иных, но почти всех редакционных стариков уж нет. Вот почему я решил продолжать эти записки – хотел, чтобы нынешнее поколение газетчиков знало о своих предшественниках, чтобы память о моих товарищах сохранилась в редакциях, где я работал. И чтобы память эта была светлой, даже веселой, что ли. Недаром же мне вспоминаются все больше случаи забавные, смешные – такими я запомнил своих коллег, в том числе и Пульмана, которого никогда не видел, а вот знаю, и о котором хочу рассказать.
Его имя-отчество неожиданно выплыло из глубины годов – его сохранила память Саши Чепрасова, который сам с Пульманом не работал, но знал его через своего отца: Давид Минеевич…
Пульман, несмотря на свои еврейские корни, был сознательным приверженцем зеленого змия и… насквозь русским бесшабашным человеком. Это отмечали все, кто упоминал о нем. Он был весельчак и остряк.
Так вот, в типографии был буфет, а в буфете – водка на разлив (при мне уже нет). Во время дежурства по номеру (дежурные подписывали полосы в типографии) Пульман непременно буфет посещал. И непременно произносил свою ставшую крылатой фразу:
– Маша, налей мне на глоток.
Буфетчица Маша знала, сколько наливать: 125 граммов. Пульман выпивал водку одним глотком и с новыми силами продолжал дежурство. Естественно, посещал он буфет и в остальные дни.
Работники обеих редакций (русской и алтайской – «Алтайдын Чолмоны»), заказывая себе водку, стали говорить:
– Маша, мне – пульмановский глоток.
…Умирая, Давид Минеевич строго-настрого наказал жене, чтобы на его поминках не было слез и траурных речей, чтобы все веселились, пели песни и плясали. И жена (уже вдова) не посмела ослушаться. Действительно, на поминках пели и плясали (многие все-таки со слезами на глазах – Пульмана в редакции любили). И среди других песен была спета и специально для этого случая написанная и посвященная Пульману песня. Ее сочинил с кем-то заместитель редактора Борис Константинович Урезков (сочиняли тоже со слезами на глазах). Начиналась она так: «Вот ты помёр, а мы пока живые…»
…Через много лет после Давида Пульмана с шуткой на губах умирал и другой газетчик, Толя Косинцев – большой мастер розыгрыша. Но об этом – в свое время.
ПО ГОГОЛЮ
Наверное, во времена Пульмана, а может в еще более древние, был в «Звезде Алтая» этот редактор. Говорил он басом, по-волжски нажимая на «о». Знаменитым и часто употребляемым его ругательством было выражение «дурак большеголовый».
И вот однажды на планерке в кабинете ответсекретаря идет разбор только что вышедшего номера. Редактор в пух и прах разносит передовую статью и грозно спрашивает ответственного секретаря:
– Какой дурак большеголовый написал эту галиматью?
Ответсек бледнеет и молчит.
– Я еще раз спрашиваю: какой дурак большеголовый это написал?
Ответсек краснеет, но молчит.
– Ну!
Ответсек – тихим голосом, опустив глаза:
– Вы, Иван Иваныч…
Теперь уже все опускают глаза.
Как тут не поверить в жизненность самых невероятных гоголевских фантазий: унтер-офицерская вдова запросто могла себя высечь.
УХАЖЕР
Легендарным человеком еще до моего приезда был и Анатолий Иванович Каланаков. Но его я застал в живых. Ему было лет шестьдесят, выглядел он бодрым, если так можно сказать о флегматичном, благодушном и полном человеке. Он был из породы долгожителей: его мать умерла, когда ей было под девяносто, и сам он прожил больше восьмидесяти, оставаясь, как говорится, в одной поре.
Думаю, что долгожительству способствовала одна особенность Анатолия Ивановича: он мог спать и спал в любое время, в любом месте и в любой ситуации.
Так, в ходу был рассказ молодой сотрудницы редакции.
Что-то отмечали в саду у Бориса Леонидовича Козловского. Стемнело. Каланаков и рассказчица остались в саду вдвоем, остальные ушли в домик. Близость молодой женщины и винные пары подвигли холостого Анатолия Ивановича на подвиги. Вот его рука легла на женское колено, вот стала подниматься по бедру. «Батюшки, Анатолий Иванович! В его-то возрасте! Что же дальше-то будет?» – подумала любопытная женщина и решила сделать вид, что ничего не замечает.
Словно услышав ее мысли, рука замерла. Прошла одна минута, другая, третья. Рука не шевелилась. Женщина скосила глаза: ухажер спал.
Болезнь Каланакова называется нарколепсией.
ПРИЦЕЛИЛСЯ
Отдыхали на турбазе «Катунь», куда время от времени коллектив редакции любил выезжать на выходные дни.
Стреляли по цели из воздушки, принадлежавшей фотокору Игорю Сязину: это увлечение было популярно наряду с бильярдом. Подошла очередь Каланакова. Он облокотился на столик и стал целиться. Остальные, увлеченные разговором, не обращали на него внимания. Выстрела не было и не было. Повернулись к столу: Анатолий Иванович с ружьем в руках в позе стрелка спал.
