Анатолий Половинко знаком нашим читателям по ряду публикаций разных лет. Он служил в ОМОНе, был в Грозном в трагический для республики день 6 марта 1996-го. До этого нес срочную службу на боевом противолодочном корабле «Жгучий» Северного флота, был на контракте в авиационном полку, работал в УВД Семипалатинской области Казахстана. Оттуда же попал переводчиком в Афганистан.
В преддверии Дня защитника Отечества и в связи с 35-летием вывода ограниченного контингента Советских войск из ДРА мы попросили его подробнее рассказать именно об «афганской» части его жизни.
– Анатолий Васильевич, известно, что вы не сразу попали в Афганистан, пришлось добиваться. Что вами двигало и как удалось?
– У меня к тому времени были уже жена и двое детей, дочка 1975-го и сын 1981 года рождения, но я понимал, что «сидеть в сторонке», когда парни воюют, не могу. Все мы были октябрятам, пионерами и комсомольцами, читали правильные книги, смотрели соответствующие фильмы. Как-то в сентябре 1984-го увидел по телевизору сюжет оттуда и решил попробовать еще раз. Получил очередной отказ, и тут парни шепнули: «Пришла шифрованная телеграмма: требуются переводчики». Очередной раз выслушав «нет» от своего непосредственного начальника, обратился к замначальника УВД. Документы отправили в Москву на следующий же день. 1 октября мы, группа из 120 человек, сели в Ташкенте за парты. Перед этим в управление вызвали жену, спросили ее согласие. Галина Арсентьевна заплакала, но кивнула.
– Обучение было сложным?
– Учили нас 10 месяцев. Занятия проходили на территории Высшей школы МВД, жили там же. Больше всего было представителей южных республик – их языки схожи с группой иранских языков. Считалось, что им будет легче освоить дари и пушту, но по итогу оказалось, что экзамены лучше всех сдали именно пятеро русских ребят. В комнаты нас поселили интернациональными группами и попросили даже в быту говорить на изучаемых языках.
Вместе учились совершенно разные люди. Например, Александр Геннадьевич из Москвы – полковник МУРа, Сан Саныч из Ленинска-Кузнецкого – бывший шахтер. После очередного обвала его мама сказала: «Иди-ка ты в милицию, там безопасней».
Торговались,
говорили…
Помимо теории (языки дари и пушту, страноведение, основы ислама, молитвы и другое) мы прошли три практики. Будучи по легенде студентами восточного факультета Ташкентского университета, практиковались на представителях компартий южных стран (иранский и персидский языки схожи с афганскими диалектами) в ЦК Компартии Узбекистана. На полигоне «Дарбаза» – уже в солдатской форме – переводили военным. В Красногорске, это тоже под Ташкентом, продолжали учить язык, одновременно учились стрелять, минировать, определять, откуда звук и т.д.
Из преподавателей лучше всех помню капитана из Узбекистана – в свое время он был переводчиком у министра геологии СССР Е.А. Козловского, и девушку, тоже узбечку, выпускницу ташкентского восточного факультета. Она усаживала нас в лингафонный кабинет, где от долгих занятий у многих начинала болеть голова, он – водил на базар, просил поторговаться, просто поговорить. Наизусть учили длиннющие тексты, тренировались писать справа налево. Мне в этом помогала моя хорошая зрительная память.
К слову, чуть легче было тем, кто в школе изучал английский (я – немецкий), Афганистан же был колонией Великобритании, много их слов в языке с тех пор. А еще от англичан оставались старые винтовки, которые называли «бурами».
Кроме того, нас проверяли на надежность и психологическую устойчивость. Из Москвы приезжали сотрудники специальной лаборатории, давали нам громадные тесты, составляли диаграммы, результаты подшивали в личное дело. Мы, взрослые люди, сидели перед ними как воробышки. В итоге из 120 человек курсы окончили 96. 12 «забраковали» вначале, столько же – в конце обучения.
Когда по окончании курсов вернулись по домам, получили вызовы в Москву на Огарёва, 6. Там еще раз провели что-то вроде экзамена, раздали журналы для перевода, задали вопросы. После пригласили на собеседование в ЦК КПСС: забрали партбилеты, выдали зеленые дипломатические паспорта. Я, по легенде, стал уроженцем Джамбула, учителем русского языка и литературы.
Учитель русского
В Афганистане я действительно учил царандойцев (царандой – афганская милиция) русскому языку. Приносил газету «Правда» и другую нашу печатную продукцию, которая была доступна. Писал на доске: мадар – мама, падар – папа, другие слова. Они быстро все схватывали, к знаниям очень тянулись. Это ведь бедные люди, их взяли из дехкан, одели в форму, поставили на посты. Духи за ними охотились, убивали. А они, простые афганцы, тянулись к доброму слову. Меня называли Толия (так произносили мое имя) и мухалем – учитель. Относились соответствующе: на Востоке после родителей два важнейших человека – мулла и учитель. Это не раз спасало. Как-то во время одной из операций заблудились, у советника, к которому я был прикомандирован, ночью забрали вещи – оказалось, чтобы в случае чего откупиться от бандитов. Меня не тронули. Утром и ему все отдали.
– Как проходили обычные дни переводчиков?
– Наши аппараты в составе 15 человек каждый (семь советников, семь переводчиков и старший советник) располагались во всех 28 провинциях. Мы были в Кабуле. В городе – штаб командования, вокруг – посты безопасности.
Каждое утро надо было переводить оперативную сводку. Прибегал мальчишечка-солдатик. Он по-афгански читает, ты по-русски пишешь. Потом сводку увозили в наше представительство – оно недалеко было, рядом с Посольством СССР и Минобороны ДРА, на машине быстро добирались. Автомобиль с афганским водителем Хусейном приходил в четыре утра. Рядом с нами располагались лепешечная и мечеть. Сидишь, ждешь Хусейна и слушаешь пение муллы. Мечети к тому времени радиофицировали, наверх мулле подниматься было уже не обязательно, он в микрофон все, что положено, произносил. «Наш», видно, старый и больной человек был: попоет – прокашляется, дальше продолжает. В представительстве уже ждет дежурный. По сводке у карты ему докладываешь: там-то был обстрел, столько-то погибли, то-то пожгли, то-то еще случилось. Он уже дальше передавал генералу.
Быть готовым
ко всему
Учитывая климат, в обычные дни с утра работали, потом, в самую жару, – домой, вечером снова на работу.
Но готовым надо было быть всегда и ко всему. Раз приходим утром на работу, а во дворе – тела, покрытые простынями. Много. Духи ночью окружили дальний пост, наши запросили помощи. Начальник местного УВД объявил тревогу, подняли 120 человек. А им душманы устроили засаду – примерно так же, как позже, в 1996-м, нам в Грозном. Поубивали офицеров. Всех жалко, но особенно запомнился замначальника политотдела – молоденький, из бедной семьи, всегда его хотелось подкормить. Он в Ленинграде окончил Школу МВД, по-русски чисто разговаривал, с моим советником дружил. Жена-хохлушка, ребенок. Комбат их тогда тоже погиб. Наши БРДМ (бронированные разведывательно-дозорные машины), на которых мы ходили на операции, пожгли. Родственники погибших афганцев плачут, кричат, а мы сидим тихо как мышки. Мы же не только свои тогдашние границы, но и их защищать пришли, а вышло вот как.
Еще раньше была история с дехканами (крестьянами). Трем селам к северу от Кабула в округе Шакардара банда Ибрагима перекрыла шлюз, откуда в деревни шла вода, и стала обстреливать их из ракетной установки – за то, что отказались платить дань. По просьбе афганского правительства объявили общевой-
сковую операцию. Перед этим вызвали своих додиков (информаторов), те за бист хазор (20 тысяч) афганей сообщили: в таком то кишлаке в таком-то доме эта установка. Доложили командованию. Оно связалось с десантниками, те проверили через свою разведку и ГРУ. Все сошлось.
Кишлаки в ущелье – пять км от города, два – от главной дороги, по ней автобусы пассажирские ходят, а мы рядышком воюем. Танки, БМП, БТРы, личный состав…
Нашли эту 12-ствольную ракетную установку, загрузили ее, аккумуляторы, еще что-то на подоспевшие вертолеты. Техника ушла назад к дороге, выстроилась в колонну. И тут мы увидели бегающих по крышам людей. Почти в каждом доме у них есть спуск в подземные ходы с запасами воды, еды, оружия. Они прячутся там, а потом выскакивают как некоторые сущности из табакерки. Подорвали головной танк, колонна встала.
Попугаи, пальмы…
Потом – как в кино: все горит, везде стреляют. А у меня с собой только пистолет, автомат в БРДМке остался (они тогда еще целыми были). Мы с царандойцами стали окружать дом, откуда велась стрельба, но нас заметили, перевели огонь в нашу сторону. Вертушки-«крокодилы» (Ми-24) пришли на помощь: отсекали духов, давая нам возможность выйти. Они же и оглушили – три дня потом ходил глухим. Но, лежа в авиационной воронке (нас там человек 15 уместилось), все же как-то расслышал свое «афганское» имя. Кто-то из царандойцев спрашивал: «Где Толия?»
Кто бегом, кто ползком, кто на четвереньках, но вышли. Несколько десантников тогда погибли, 28 духов уничтожили.
Еще эпизод из той операции. Колонна движется как черепашка. Экипаж ГАЗ-66 с кухней, видно, обойти ее хотел, но на обочине кухня завалилась. Вый-
ти, поднять – никак, стреляют отовсюду. Тут выскакивает БТР, закрывает собой, ребята ставят кухню, возвращаются в колонну – и это все за секунды!
– Чем запомнился Афганистан помимо чужого языка, добрых крестьян и войны?
– Тем, что, если бы не вой-
на, он мог бы быть великолепной страной. Они там столетиями воюют племенами и кланами, их колонизировали англичане, душманы воевали с нами, хотя Советский Союз еще в 1950-е годы строил им мосты и дороги, школы и больницы, ими управляли американцы…
Но это страна не только голых гор и маковых полей. Там растут яблони, гранатовые и апельсиновые деревья, виноград, бананы, много чего еще. Дехкане разводят огороды.
В Джелалабаде очень красиво – пальмы, попугаи, обезьяны, гибискусы на улице. Приходили, любовались. У одного из переводчиков был большой зеленый попугай – только на местном языке разговаривал, другого не понимал. А как обижался! Если что-то не нравилось – демонстративно разворачивался на своей жердочке и молчал. Я такого, только красного, хотел домой привезти, но отсоветовали – они боятся сквозняков, в дороге мог простудиться. Так что оставил эту затею.
Несмотря на все перипетии, я по-доброму вспоминаю Афганистан. И афганцы советских, а теперь российских людей уважают. Даже те, кто с нами тогда боролся.
«Нюансы» перевода
– Казалось бы, ну что такого: тебе говорят – ты переводи. На самом деле большая ответственность. У нас один переводчик перед началом стрельбы кричал местным: сейчас начнется, уходите туда-то. А они его не поняли, высунулись посмотреть, что будет. Погибли. Он места себе не находил, но уже ничего не изменить. Это показательный и жестокий случай. А сколько таких более «мягких» ситуаций?
Галина МИРОНОВА
