Горы дорогу уступают не сразу. Могучими кряжами они теснят тракт к обрывам, выступы над ними угрожают обвалами. И только за Кураем, вздыбаясь в последний раз, на пути каменной преградой – отходят за Чую.
Тракт рассекает на двое последнее препятствие и вырывается на простор. Впереди в знойном мареве серая каменистая степь. Далеко позади остались богатые долины, утопающие в зелени и пестроте разнотравья.
Навстречу бежит тугой ветер-хозяин Чуйской степи. Он кружится в вихре пыли и песка, двигает мелкие гальчи, которыми усеяна степь и звенит ими.
Припорошенная пылью мутная, бельмоватая течёт Чуя, пробиваясь, к Катуни. Гигантскими складками спадают Чуйские альпы к долине. Из ущелий текут бурные потоки, силясь прорваться к Чуе сквозь толщу песков и гряды галек.
Пески наваливаются на них, впитывают влагу обессиливая, истощая их. Так многие и не доходят до большой реки —перасыхая на полдороге.
Вы тревожно смотрите на пустынную степь, скользит взглядом по тощим кустикам какой-то низкорослой травы. Всё это так не вяжется с тем Алтаем, который лег у вас далеко позади с живописными долинами, буйными травами и переходными зарослями по берегам бурных реки студеных ручьев…
Кадыр срывает стебель желтой травы и, улыбаясь в жидкие усы, говорит:
— Если бы не эта степь, что бы тогда ты, Кадыр Ачубаев? Где бы нашли более вкусную траву твои верблюды? Верблюды – это знойная степь, это пески, колючки. Они едят траву чий. Вот она. Нет вкусней и приятней для них травы, чем эта.
—Мне кажется, в моем табуне не много безгорбых. Он гордо смотрит в степь. Около чистого домика, выстроенного специально для него колхозом на берегу Чуи, в широкой прибрежной долине, пасутся верблюды. Он прав, знаменитый верблюдовод Кош-Агача. По долинам медленно проходили косяки верблюдов и жирные горбы-седла торчали на их спинах. В них кладовая верблюда. Есть горб, значит и жир есть. Выйдут все запасы из такой кладовой в горб повиснет лохматой чёлкой. И на таком верблюде далеко не уедешь.
Величественно, будто корабль, подплыл к Кадыру большой белый верблюд.
— Это отец почти всего табуна. Родоначальник белого племени. Еще от бая сохранил его. Кадыр ласково потрепал животное по густой гриве и отогнал к табуну. Потом долго стоял, приставив ладонь к глазам, защищаясь от солнца и смотрел в степь. Во всем облике его в высокой стройной и моложавой ещё фигуре – чувствовалось, что он любуется этим безбрежным простором, дышит им, живёт, любит как сын, эту суровую на вид Чуйскую степь…
Это она вырастила его, наделила мудрым опытом и отдала в руки доверчиво, как сыну, одно из ценнейших богатств колхоза.
— Мои корабли,– скупо улыбаясь, говорит Кадыр, – неплохо послужили в годы войны…
Он гордо и любовно оглядывает их и нагнувшись, заботливо поднимает клочок пуха, оставленный на колючем кустарнике линяющим животным. Далеко ходили мои корабли…
Это было суровое время. По степи от аилов и юрт умчались по степи джигиты. Резвые кони несли их туда, где в жаркой смертельной схватке с врагом боролась отчизна. Каждый день выходили к тракту женщины , благословляя в долгий и опасный путь родных…
Потом опустел тракт. Редкие машины доходили уже до высокогорного отдаленного аймака. Но аймак жил большой многогранной жизнью. На место ушедших мужчин встали женщины и подростки. Табуны и отары по-прежнему уходили перед зимой в горы, а весной, когда начинался расплод спускались в Чуйскую степь.
Проводил и Кадыр старшего сына. Был Мамай взрослым самостоятельным верблюдоводом и Кадыр видел в нем хорошего и понятливого хозяина. Мамай распрощался с семьей, табуном и сказал отцу:
– Не вернусь без победы, лучше умру смертью храбрых. Но послужи хорошо и ты, отец. Пришло время показать и силу, и выносливость наших животных.
Хоть и молод был сын, но имел мудрость старца. Вскоре понял это не только Кадыр.
Все труднее и труднее становилась связь с городом. На складах заготконтор росли табора тюков с шерстью и пухом. Не вмещали амбары сыры и масла. А где-то там в далекой России, охваченной пожарами борьбы – была в этом большая нужда. И тогда на тракт вышли питомцы Мамая и Кадыра.
Караваны верблюдов, медленно покачиваясь, пошли по тракту с драгоценной ношей…
– Наши животные выдержали большое испытание, — Кадыр достал пожелтевшую от времени газету и развернул ее. Здесь сказано, как они работали.
Скромный старик умолчал о себе. Не нужно было смотреть газету, чтобы понять это.
Мы сидели с ним в чистом домике на расписном вытканном из белой шерсти сырмаке. На стенах комнаты в рамках под стеклом висели 5 почетных грамот, красноречиво говоривших о работе Кадыра Ачубаева.
За окном, переливаясь радугой красок, горел закат. Он был удивительно ярок и красив на заснеженных вершинах гор.
– Всю жизнь и каждый раз, когда выпадает здесь такой закат, не могу оторваться от него, – говорит Кадыр внезапно. Правда, когда-то было не до этой красоты, как это было давно…
Безрадостна и жестока была жизнь у молодого казаха-батрака у свирепого бая, унизительна и нищенски бедна. И тогда Кадыр пас верблюдов. Только не было старания и желания знать больше. Много было скота у бая, только все это был мелкий скот и малопродуктивный. А верблюдов хозяин держал для жесткой эксплуатации. За породой не следил. Тогда еще заметил Кадыр белого, в ту пору совсем молодого верблюда.
Он отличался от всех изящностью своих форм, быстротой своих ног и широко развитой грудью.
От тяжелой безжалостной нагрузки чахли и падали верблюды. А Кадыр и тогда уже привязался к ним. Были они безответны. Походила их жизнь на его жизнь – горькую и беспросветную.
С каждым годом хирели верблюды. Табун их становился год от года все меньше и меньше. Обливалось кровью сердце молодого верблюдовода, глядя на них, но чем мог помочь им Кадыр?
Хорошо, что скоро пришли другие дни. Прогнала бая советская власть и Кадыр снова пережил свою молодость. Легко и свободно вздохнула степь. Объединились труженики. Артелями повели свое хозяйство. И впервые за всю жизнь стал прислушиваться Кадыр к веселым, новым как солнечный луч зазвеневшим песням.
Кадыру поручили верблюдов. С жаром принялся он за восстановление табуна. Все знания и любовь свою отдал он этому делу и результаты не замедлили сказаться: стадо росло с каждым годом. Он отбирал, хранил потомство белого верблюда. Неузнаваемыми стали животные. Строгий и честный он требовал такого же старания от своих помощников.
Много бессонных ночей провел Кадыр у своего табуна. Особенно тревожны были дни во время выжеребки. Она у верблюдов происходит в феврале. В это время по степи дуют холодные ветры. Кадыр в собственные руки принимает новое потомство, просиживая порой целые ночи у матки. Не каждый год дают они приплод, поэтому так дорог он.
Новорожденных Кадыр закутывал в шубу и нес в свой дом.
Многих трудов и стараний стоили Кадыру, выращенные им 130 верблюдов. А когда-то во всем аймаке насчитывалось их всего полсотни.
Колхоз ценит его беззаветную и бескорыстную работу. Кадыра ежегодно премируют. Он участник всесоюзной выставки. За 1946 год Кадыр получил по дополнительной оплате 2 верблюда и 12 баранов. Высокая оплата за труд дала возможность верблюдоводу жить зажиточно и культурно. Честный труд принес Кадыру широкую известность и славу. Указом Президиума Верховного Совета СССР Кадыр награжден орденом Ленина.
Любит Кадыр верблюдов и степь, суровую и неприглядную на вид, скупую на пышные угодья. Растит она чахлую на вид , незаметную, но питательную траву чий. Разбросала повсюду вкусные солонны. Выпустила прохладные ключи на поверхность, все, чтобы услужить хорошим людям. И Кадыр, любовно оглядывая ее в вечерних сумерках, восхищенно восклицает:
– Что без нее я, мои животные? Что без нее несметные отары овец в аймаке?
Она близка мне и покорна. Она ведь щедрая. Это на вид сурова она. Ее нужно узнать, а потом покорить себе.
Клочьями тумана поднимались сумерки. Потянуло холодом с гор. Вдали, по берегам Чуи, у летних становищ зажглись ночные пастушьи костры.
Много их мерцало уже в необъятных просторах степи. Будет еще больше. Так думает Кадыр Ачубаев, так думают все передовые пастухи Аймака. Нужно только понять ее, эту степь, а потом легко подчинить ее своей силе.
А. Демченко
(19 июня 1947 год)
Фото: http://www.musey-anohina.ru
Фото обложки: РИА Новости / Александр Кряжев
